♦️История Манфреда Бленкерта♦️

Глава I

Манфред из рода Бленкертов родился 15 сентября 990 году. Отец Гендрик Бленкерт, Барон фон Рихтенвальд, лорд Гончего Предела, Земли Широкого Дола, Южной Луговины, Пафора и замка Рейвенхолла. Мать Кейт де Мирте.
Наследный лорд Гончего предела и Земли Широкого Дола. Семи зим с роду в сию хронику записан. Внешне высок, тучен, волосы темные, взор ясный. Страдает врожденным пороком разума, слабоумен.
“Хроника высоких домов Западных Земель при правлении Рейдана Берефорта”
Архивариус Мэнно
Рукоположен в сан Архивариуса в 963 году.



Глава II

       После долгого перехода взошли на холм. Глаза смыкались и я никак не мог сконцентрировать взгляда на открывшемся внезапно просторе. Как после погреба глаза не могут привыкнуть к свету, так и я не мог привыкнуть к тому, что вижу дальше обозного фуража авангарда. В Широком Доле стоял крепкий туман, где-то вдали высоко вздымалась безымянная, брошенная гора, к которой как бы подкрадывались холмы. А еще лес, лес и… глаза мои наконец привыкли, взгляд сконцентрировался. Теперь были видны действительно важные вещи. Тут я и узрел огни сгоревшего некогда великого города. И стяги огромного стана врага.


       О детстве помню мало, да и закончилось оно довольно быстро. Отец любил говорить, мол, как только приедет старик, начнется твой славный путь. Что за старик, оставалось только гадать. Но я с нетерпением его ждал, смотрел с крепостной башни белого камня куда-то вдаль, проверял въезжающих в замок многочисленных гостей и поглощал лимонные пирожные, предвкушая начало пути. Стариков в замке было вдоволь, поэтому интрига держалась и с каждым месяцем нарастала. Еще помню, как дивился на детей слуг и придворных, ровесников. Они были такие тощие и легкие, словно пушинки. А я уже тогда знал, что я сын барона и, представьте себе, даже понимал значение этого титула. Тем я и объяснил различия между мной и худосочными детьми челяди. И правда, будущий лорд Гончего Предела ведь должен чем-то отличаться, так ведь?.. И все свободное время я ждал того неспешного старика. Даже старался не пропускать мимо ни одного пожилого человека, что прибывал гостить ко двору. Забавный факт, что когда действительно приехал тот самый старец, я спал. Личностью неспешного путешественника стал архивариус Мэнно. Даже мой отец разговаривал с ним почтительно, не позволяя привычных ему вольностей, что было не слишком свойственно моему родителю. Архивариус, оказывается, прибыл аж с самого Лерона по мою душу. Он внимательно смерил меня своим “лунным глазом”, а затем снял с груди внушительных размеров книгу, которую всегда носил почему-то на цепи. Вмяв пером какие то записи, муж поклонился и, видно, хотел было уйти, но от моего отца уйти не слишком просто. Так и стал архивариус Мэнно моим учителем. Так начался мой славный путь.

       Первые полгода было тяжело, но интересно. Мне нравились истории про рыцарей Земель Храбрецов, покоривших гордые, дикие народцы, слушать про набеги диких северян, прибывших с Острова Волка, и о сержанте Вильфе Дегендейре, который отбивал их натиски, стоя Леронским Стражем. Вот потом было хуже. То была весна, и отец сказал, что я могу стать, как Вильф Дегендейр по прозвищу “Сломи Копье”, если с сего дня начну упорно тренироваться. Естественно, как и у любого юнца, радости моей не было предела. Но первое же занятие убило скопившийся энтузиазм, добавив уважения к великому Сержанту Вильфу. Деревянный меч неудобно лежал в руке, был слишком тяжел, ноги устали, и слюна во рту быстро превратилась в известь. Сержант, хоть и был вдвое больше меня, во столько же раз был и проворнее. Если в двух словах: меня тогда знатно поколотили, но сразу же поспешили объяснить, что этот путь един для всех славных рыцарей и нужно лишь исправно тренироваться и не жалеть живота. Так и проходили следующие шесть лет, только лучше я не становился, и Вильф Дегендейр со своими зелеными плащами смеялся надо мной, правда, уже с небес –  лихорадка забрала у нас сержанта. Это случилось по весне, как только яблоневая роща закончила плодоносить. Впрочем, забрала не только его... Теперь, вместо сержанта, надо мной смеялись все дети, смеялись присяжные рыцари отца, когда тот не слышал или если они были уверены, что слишком важны для моего предка, шутили, правда, не сильно громко чтобы отец их ненароком не наказал за такое унизительное поучение отрока. Смеялись и придворные девчонки, уходя от меня вдаль с какими-нибудь сыновьями камергера или вообще отпрысками стражников. Весь мир смеялся над толстым и убогим Манфредом Бленкертом, и все дивились, как такой мог уродится от самого Барона Гендрика. Пожалуй единственным утешением во всей этой ситуации были уроки архивариуса Мэнно. Там я чувствовал себя в своей тарелке, постигая историю, географию, языки и чуть позже – тонкости политики.


       Четырнадцати лет от роду, по давней традиции аристократов, благородные юноши должны пройти испытание. Обычный спарринг, партнером в котором становился полуграмотный простолюдин, чаще всего, сын стражника или конюха. Я уже видел свой триумф, как отец кладет длань мне на плечо и молвит, как гордится мной. Вот, кстати, батька этого никогда не делал, сколько бы старик Мэнно ни докладывал о моих успехах в обучении или блистательных триумфах на уроках тактики. Ну так да, о поединке. Противник держался неуклюже, не знал ни стоек, ни приемов. Да и деревянным мечом орудовал, как вангул дубиной. Я сразу смекнул, что это будет легкая победа. Неожиданно воспаривший клинок сына конюха решил рассечь воздух, но я выставил блок, оберегая лицо. Меч задрожал в моей руке, помню, как стало неприятно его держать, хотелось бросить. Вслед за мечом задрожал и я. За это и получил боковой, хлесткий удар по ребрам. Было больно, и до конца боя эти самые ребра стали значить многим больше, чем слава великого воина, признания рыцарей и гордость самого отца. Мальчишка же без промедления нанес колющий в корпус, третий выпад. После прошлого удара я еще не успел оправится, поэтому блок выставить попросту не успел, а только прижал к груди деревяшку, от которой зависела моя жизнь. Да… В такой-то позе я и отлетел спиной в грязь словно ломоть мяса, что бросили в кипящее масло. С ужасом посмотрев на отца, стоящего на балконе. Он закрыл лицо рукой, а довольные рыцари молчаливо улыбались, наблюдая за моими неудачами. Рядом с ними с открытым ртом стоял и мой младший брат - Эрлих, ему еще предстоит пройти подобный бой следующей осенью. В принципе, бой уже был окончен, один из участников пал, и это был я. Но даже после падения не решился признать свое поражение и, выхватив грязный меч не менее грязными руками, вперевалочку побежал на своего оппонента. Тот легко отскочил с моего пути, с некой обыденностью, едва завидев летящего кабанчика с деревяшкой в руках, а после ударил меня вновь, уже по спине. Я с яростью ударил наотмашь, в ответ –  увы, мимо, и полностью открылся для череды следующих ударов. У лица просвистел деревянный меч, и стало очень горячо, а потом и больно. Сразу везде. Я вдруг почувствовал странный железный привкус во рту. Потом ощутил и влагу на подбородке. Вытерев его, я обнаружил, что вся моя рука залита кровью. Багряная нить стекала по щеке, устремляясь к заплывшему жиром подбородку. Мои силы, моя жизнь покидали меня! Я припал на колено и воззвал за помощью к рыцарям отца - ужасная ошибка, за которую меня берет стыд и по сей день. Те просто стояли рядом и молча смотрели за развитием спектакля. Я же просил их спасти меня, то умоляя, то проклиная их, страшась смерти, всплескивал руками и казалось, что даже задыхался. После того, как истерика забрала все силы, я упал прямо в грязь и заплакал навзрыд. Позднее выяснилось от архивариуса Мэнно, что мне всего лишь рассекли губу ударом тренировочного клинка.

       С того дня мой “славный путь” ограничивался только занятиями с архивариусом Мэнно. Стоит ли говорить, что через год, когда мой брат Эрлих просто-таки измывался над своим оппонентом на площадке на протяжении часа, отец принял решение, что отныне у него только один-единственный сын. Я же, по совету архивариуса Мэнно и благословению матери, отправился постигать знания города Тар-Лерон: чтобы увидеть отца, теперь приходилось просить аудиенции в официальном порядке.  Когда меня вписывал служка одинокой башни архивариусов, клерк спросил рыцаря, который сопровождал меня: “Это Бленкерт Младший?” “Нет”, - ответил рыцарь, - “это Бленкерт Больший”. Так оттуда и потянулась новая обидная острота. Хотя чаще называли меня все-таки менее остроумно: Бленкерт Жирный Голубь, Манфред-Толстяк, Лимонный Луар. Но все это меркло на фоне величия учебной залы и обилия книг… Соборная архитектура, величественные колонны красного камня вдоль прохода, через который ты попадаешь в обширную главную залу. Над ней гордо вздымается купол с витражом, и разноцветные лучи солнца застилают тусклым светом скамейки, книжные полки и плиточный пол - то, пожалуй, мое самое яркое воспоминание, которым я изредко прикрываюсь, говоря об Алой Церкви в сию пору. В Башне Анклава всегда стояла приятная полутьма. Здесь я и узнал все, что когда-либо мне пригодилось, здесь я и научился основам врачевания, осадной инженерии, изучил историю и современную политику больших и малых домов Палахии. И… многозначительное, многое другое. Бежать из одинокой башни у меня не получалось, ведь отец об этом позаботился: у врат Анклава была приставлена стража, за что бородатые мудрецы лестно высказывались и благодарно кивали моему отцу. Увы, им было невдомек, что это вовсе не жест доброй воли благородного покровителя науки.

       Университет стал моей политической тюрьмой, сюда упекли наследника с тем, чтобы он никогда не добрался до лакомого наследства. Но, по правде сказать, это была лучшая тюрьма, какую знавала история шести Герцогств. Пока остальные студенты тайком сбегали в местную корчму и надирались там до беспамятства и синих соплей, я успевал прочитать пару королевских указов на старом и неподатливом языке. Так и проходили следующие почти три года моей жизни - в непрерывном обучении и подготовке к чему-то большему.

       Когда Архивариус и наш небольшой кабал подошли к концу леса, авангард рыцарей уже разбил палаточный лагерь. Все готовились, бой планировался к полудню, а уже светало. Между палатками едва ли могла уместиться телега поперек, а приходилось протискиваться целым конным хоругвям. Всюду мелькали люди в разноцветных табардах и сюрко. Мост на фоне красного заката, герб барона Диарда Кернского. Лев, забивающий лань, Герцога Чорка. Незнамо зачем, три долговязых сопляка сооружали катапульту под крики и отборный мат инженера. Прибывали новые эскадроны кавалерии, и лагерь, казалось, вот-вот взорвется от количества палаток и рыцарей. Мантикора над замком –  Барона Ло-Ардаль. Щит с сине-желтым крестом сира Родригера из Аланарда. Красные и белые квадраты барона Эрст фон Роттенгофф. А я пытался пробиться к передовой, пытался выяснить, где палатка военного совета, но стоял такой гул голосов, скрип телег и топот копыт, что слова таяли в это безумном вареве, теряя форму и всякую надежду быть услышанными. Постоянно перед глазами мелькали гербы. На щитах, на плащах, на сюрко, в руках знаменосцев и баннеретов. Здесь был весь цвет Западных Земель. Башня на фоне моря, барон Риттерштерн. Золотой меч на синем щите, Сир Датмольд  и… Белый грифон Герцога Стоквара.
       На дворе стоял май 1006-го, приближался день моего совершеннолетия. Я внезапно осознал, что не хочу провести в серых стенах всю свою  оставшуюся жизнь. Мысль, что достоин чего-то большего, обуревала сознание прошлого меня. Я твердо решил, что заберу силой то, что положено мне по праву. Теперь оставалось только убедить в этом сменную стражу. По средам их было лишь двое, а в остальные дни четверо - верный знак, что Митра на моей стороне. Побег был задуман на среду. В университете обучалась одна странная особа. Женщина-послушница. Это была неслыханная дикость, впрочем, как и я. Поэтому мы быстро подружились, ведь являлись белыми воронами в целом рассаднике высокородных птиц. Она выглядела явно моложе своих лет, и, откровенно говоря, была прекрасна. Хоть я и не был большим мастаком в девушках и заподлинно оценить красоты не мог, но воспоминания остались крайне приятными. Звали ее Амалия. Послушница обучалась Алхимии, но, казалось, знает больше своих учителей, больше всех во всем Западном Анклаве. Когда мы в шутку называли ее Амелией Фаворд, именем королевского алхимика при дворе Рейдана, она заливалась громче всех, а я дивился ее красоте. Эта самая смутьянка и подсказала идею, как же бежать из застенков. Когда настала среда, я вышел на стражников с бутылью серой жидкости. Уж очень боялся, что это не сработает. Тогда бы вышло, что я променял полутемный Анклав и знания на светлый и роскошный монастырь. И это был бы, верно, конец для моей истории. Но Амалия заслужила свое прозвище: как только я швырнул бутыль оземь, стражей закружили испарения и схватил паралич. Взяв родовой меч, я полетел во всю прыть в сторону городских ворот, так быстро, насколько быстро мог бежать человек с кличкой “Жирный Голубь”. Разумеется, меня настиг третий страж, который явился из ниоткуда вопреки традициям среды. Я вновь оказался повален и на земле, в обнимку со своим мечом. Надзиратель же снимал с крупа коня путы и разматывал их, дабы конвоировать меня к Архивариусам. Перед глазами красочно всплыл монастырь, живо описанный Бернардом Тулле, на кону. ”Ну-у уж не-е-ет, так просто я туда не отправлюсь.” Дальше я сделал все как по инструкции покойного сержанта. Стойка Плуг, левый диагональный в корпус, такой же справа, укол, отскок, пируэт слева и колющий справа в бок - моя первая победа. Промелькнула мысль: “Может лучше было бы исполнить нечто похожее тогда, на испытании?”

       Итак, я возвращался домой. То был 1006 год и именно тогда я впервые увидел, как отец дивится, выпучивая глаза. Забавно нахохлившись, словно воробей холодной зимой, он смотрел на меня исподлобья. Да что там отец, весь двор был в шоке. Мой любимый братик в тот миг особенно занервничал, и я буквально чувствовал запах его страха. Через два с лишним месяца законный наследник по традициям Земель Широкого Дола закрепит свои права, и тогда уже ничто не сможет помешать ему усесться в поместье старшего ворона. Кроме смерти… К сожалению или счастью, мой отец был не настолько радикален. Поэтому из трех соседних земель прибыли уважаемые врачеватели, ученый муж из Анклава, несколько шарлатанов-зельеваров, все они были приняты отцом, и щедрой рукой. После пира на уровне королевского застолья и трех ночей в лучших комнатах замка, лекари были единодушны и тверды в своем решении, когда после очередного осмотра моего состояния здоровья все дружно выявили у меня слабоумие. Архивариус Мэнно под страхом смерти внес в свою хронику эту запись. “Слабоумному же али калеке не пристало землями владеть да судьбами людскими распоряжаться, посему наследия надлежит оных лишить, а остаток жизни содержать сих в монастыре, да при деле”. Так гласила традиция. Но отец был слишком прагматичным, чтобы отправить представителя своего рода с образованием Анклава на выселки в монастырь. Поэтому в свои шестнадцать я стал вторым интендантом скромного войска Бленкерта. Естественно, лишь номинально. Я продолжал свое обучение. Дальше управленческие должности сменялись вереницей.
       Первое серьезное назначение свалилось на меня, когда я разменял девятнадцатую зиму. В ту пору до Широкого Дола добралась черная смерть - подарок Амелии Фавор, которую мне еще предстояло упокоить, но об этом в другой раз. В Палахии на всеобщую ситуацию с Северянами и бегством крестьян наложился внезапный неурожай. В Южной Луговине вымирали целые деревни. Меня же назначили лордом-регентом Пафора, который в ту пору был щедрым городом на распутье Королевского тракта, разумеется, до выборов нового, лояльного рыцаря. Да только поиски затянулись, ибо когда не хватает рук убирать гнилые трупы с улиц, людей устраивает любой градоправитель, а Герцог доволен, что смог уберечь кого-то стоящего из своего окружения и отправил слабоумного увальня заживо гнить в умирающем городе. Серьезно осложняла дело Пафорская банда, которая терроризировала город и чинила мародерства. Предыдущий лорд созвал окрестных наемников и сколотил из этого сброда отряд Серых плащей, призванный очистить улицы от преступности. На содержание этих нелицеприятных мужей уходила весомая доля дохода, а спрашивали с них головы по норме выработки в целях лечения. Поэтому мечники, пользуясь положением, вырезали кого попало, о чем с гордостью сообщали и совершенно легально опустошали казну месяц за месяцем. Данных коновалов я в первую очередь и отправил по домам. А местный атаман бандитов по имени Диррих Бруква оказался весьма достойным человеком. Торговый район, с которого верткий лиходей получал доход, я предпочел оставить ему. Мы сговорились на то, что он пропускает зерно и не трогает любое продовольствие, в обмен на это выплачивает треть, и его черный рынок процветает без препятствий с моей стороны. Через полгода унизительного сотрудничества я назначил его смотрителем рыночного квартала, и теперь его подпольному увлечению ничего не угрожало. Дружба с преступностью позволила мне сконцентрироваться на черной смерти. Диррих даже выделял людей мне в помощь. Пафор стал единственным городом, остановившим чуму, правда, городом его было уже трудно назвать. Нужно было просто не распылять силы, тогда бы, верно, и другие смогли победить черную смерть.

       Как бы то ни было, осенью 1011 я получил известие о том, что отец требует меня в Рейвенхолл - наш родовой замок. После записи о слабоумии меня мало чем мог удивить отец, поэтому я отправился по зову и явился незамедлительно. Пейзажи наших земель верно смогли сделать то, чего не смогли сделать начертанные буквы родителя, а именно - удивить и ужаснуть. Вся земля была опустошена, каждый акр нам обязательно встречалась гора трупов, а то и несколько. В панике разбегались разбойники по лесам, не успев убрать ворованную телегу, преграждающую тракт. Сама дорога была размыта обильными дождями, мостить камнем уже несколько лет, видно, попросту не решались, не хватало рабочих рук. Предместья Рейвенхолла обветшали, погост теперь занимал расщелину по обе стороны от решительных гор. Да и замок-то сам заметно потускнел от того, что руки каменщиков его давно не касались. Голод в ту пору чувствовался во всем: в тощих крестьянах, в недовольных стражниках, в отсутствии скота на полях. Такое я уже видел в Пафоре и сразу понял, что дело-дрянь. На подъеме по крутым винтовым лестницам меня встретил Эрлих, мой брат. Он объяснил, что кастелян умер от болезни, и хозяйство вести некому. Они с отцом считали, что раз я сумел остановить Пафорский мор, то и голоду могу приказать прекратиться. Но здесь задача была сложнее. Эрлих с отцом отправились в соседние земли бить оголодавших Северян: чужаки прибыли из земель Конунгов. Затем оттуда отряд отца должен был маршировать в земли Барона Ло-Ардаля, подавлять голодные мятежи. Короче, их поход затянулся на следующие два года.

       Мои же два года проходили куда мрачнее. Самой страшной была первая зима, к которой я никак не успел подготовиться, приехав в октябре. Гарнизонная кавалерия полностью превратилась в пехоту, лошадей съели еще в первый месяц. Наши славные лучники добывали еду в предместьях, браконьерствуя мои же земли. Правда, в основном это была мелкая пушнина да крысы. Оставалось только молиться, чтобы и эта скромная добыча не оказалось чумной. Голод был настолько страшный, “что даже Манфред Толстый отощал”, как говорили при дворе. И правда, в чем-то я даже благодарен голоду –  он закалил меня. Наконец наступила весна и взошли озимые. Леса наполнились живностью. Соседи стали охотнее продавать еду, поля заколосились, и все наперебой пророчили добрый урожай. Но крестьяне мора не забывают. Они готовились уйти в леса душегубить сразу после сбора урожая. Проведя расчеты, я пришел к выводу, что удержание худородных обойдется нам почти в весь объем казны. И я потратил почти все, закупая рогатый скот, лошадей и инструменты. Кроме того, я поднял жалование за каждую меру собранного продовольствия с пахотного надела. Таким образом, к лету дом Бленкертов был практически счастливым обладателем пустой казны, которой едва ли хватало на оплату гарнизонной страже. Тогда прибыли крестьяне из соседних земель в поисках лучшей жизни. К слову сказать, ее они здесь нашли. Осенние заготовки превзошли все ожидания, и к зиме мы были полностью готовы. Так мы думали… Пока вновь не пришли горцы, дезертиры из дружины какого-то ярла, что забрались очень далеко вглубь континента. Перезимовать они решили почему-то на моих землях. После долгих попыток их урезонить сталью, я понял, что урезонить их можно только словом. И в Рейвенхолл вошли рыжебородые норды -  через открытые ворота. Сложно передать настроения в замке. Как меня только не прирезали свои же, до сих пор диву даюсь. Их вождь, Гьялмар Алый Топор, был суров и неприступен, груб и излишне прямолинеен. Горец говорил громко и резко, абсолютно не страшась нарваться на сражение. Ежеминутно пытаясь меня запугать, он рассказывал истории про происхождение своего чудовищного прозвища, про зверства, которые его дружина учинила на моих землях. Но за всем этим стоял один простой мотив: он хотел выжить и спасти свой народ. Как только я понял это, разговор пошел в другом русле. Хускарлы Ярла Гьялмара Алого Топора стали первой в истории Западных Земель когортой пехоты Бленкертов, состоящей полностью из нордлингов. Уже следующей зимой они переменили свое поведение и стали вести себя, как желанные гости, но в чужом доме. Также в мое войско вошли “бежавшие” рыцари разоренного замка барона Фемолда, попросившие перезимовать и принять их клятвы. В Рейвенхолле уже было больше половины войск всего дома Бленкертов. Во вторую же зиму вернулись отец и Эрлих. Их взору встретился починенный тракт, в меру сытые крестьяне, насколько только они могут быть сыты крестьяне зимой, и довольные стражники… причем северяне - браконьеров-лучников я отпустил в поля. Так и кончилось мое регентство над фамильным имением. Правда, ненадолго.

Глава IV

       Левый фланг… Где проклятый левый фланг?! “Когорта! Стройсь!” Строго говоря, если стан противника там, значит левый фланг слева… “Давай уже сюда лэнс, чтоб ты сдох! Гоффри, Даллан! За мной на позицию!”.. Но я не могу протиснуться до конца левого фланга. Своих уже половину растерял после прошлой сшибки. Хорошо, что приказ знают и вовремя перестроились… Может у них получится? “Милорд, вам донесение от дома Берефортов”. О, гонец. Последую-ка я за ним… “Левой! Левой! Ритма не сбивать, выступаем!”. Наконец то вижу вдалеке грифона. Как же он, зараза, далеко… Звук рога?.. “ОНИ ИДУТ! СЕВЕРЯНЕ АТАКУЮТ!”, “Сомкнуть ряды!”, “Хоругвь, за мной, мать вашу!”, “Тащи сюда… Я говорю тащи щит сюда, гребаный ты выродок!”, “Стрелы наложить! Целься! Огонь!”...

       1014 год. Тогда все и пошло не так. Тогда я и узнал, что можно копить пять лет, а потерять все за год, строить десять лет, а сгорит все равно за день. Отец слег с болезнью после охоты, а Эрлих принял воззвание лордов Палахии. На северо-запад от наших земель находился некогда великий город Донмарк. Благодаря нашествию севера и испытанию великого мора сейчас, там где некогда был прекрасный город, остались лишь голые, крепостные стены. Перед нами раскинулось грозным станом растянутое войско северян. Гьялмар рвался мстить своим сородичам за предательство и то, что его родную деревню вырезали первой. Утрата отца, жены и трех сыновей обеспечило его полную лояльность в грядущем бою. Но я отпустил его с Эрлихом, твердо понимая, что в предстоящем сражении сердце моего брата сможет достать лишь верный клинок лояльных мне Северян. Я оставался с внушительным гарнизоном вдоль границ Гончего Предела. Уже спустя месяц после отъезда Эрлиха пришло письмо. В нем говорилось не о воинстве Северян, а о доселе неслыханном их полчище и о смерти моего брата в одном из первых сражений. Кроме прочего, эти полчища прознали, что лорды Палахии нападут на них, и устроили западню. Письмо было скреплено воском от трактирной свечи, и я знал, кто мог его написать. Диррих Бруква, в память о хорошем сотрудничестве в Пафоре.

       Действовать нужно было быстро. Созвав в ополчение каждого третьего, я двинулся навстречу армии лордов, надеясь найти и уничтожить спрятанных северных недобитков. Поскольку латы носить я так и не научился, для меня был выкован специальный комплект кольчуги с отдельными латными пластинами. Стоит отметить дисциплину в моей армии. Вернее, ее отсутствие. По-моему, только я понимал значение происходящего. Пытаясь объяснить ситуацию хотя бы старшим полевым командирам, я встречал лишь пожатия плечами и “Да будет так, милорд”. Но задачу мы выполняли. Однажды один из моих разъездов сообщил о вынужденной стычке с племенами в лесу. И данное буйство продолжалось бесконечно долго, затянувшиеся блуждания по лесу стремились разменять семиденницу, и за это время мы уничтожили около сотни рассредоточенных групп северян.

       Наконец путешествие окончилось, и, разбив лагерь на южном тракте, я стал ожидать армию лордов, артистично оплакивая почившего братца. Утром я увидел приближающийся разъезд. Три хоругви под знаменами короля. Тогда я и познакомился с Рэйданом Берефортом, сыном Эдмунда “Стойкого”. Сам король командовал разъездом. Рэйдан произвел впечатление хорошего командира, хоть и отпетого вояки. Мой отряд присоединился к Королевскому, и по дороге мы периодически беседовали с венценосной фигурой. Ох и наслушался же я историй про своего “почившего” братца. Видимо, за свою короткую жизнь он успел достать не только меня. Переход наш был очень долгим. Шли в основном по лесу, шли днем, ночью -  ночлег раз в два дня был весьма частым явлением. Руки болели, задница болела от седла не меньше, ремень, отягощенный мечом, натирал пояс. С каждым днем в победу верилось все меньше. “Кто здесь будет побеждать? Вот эти сонные, разбитые пехотинцы? Они уже трупы, только с затянувшейся агонией.” Не многие понимали, что шли мы на убой. Наверное, я тоже не понимал, но верно чувствовал это нутром. За время войны многие остались лишь на страницах истории. Мы дали главный бой в сосновом подлеске, обе армии были явно слабы и изнуренны кровопролитной войной. Лишь чудом я выжил в той человеческой мясорубке, сражаясь бок о бок с лучшим другом, который позже воспроизводет меня в герцоги, который познакомит с будущей матерью моего бастарда. Король, которого я предам и буду горестно оплакивать до конца своих дней.